О смирении и смиренных
С так называемой недели о мытаре и фарисее начинается подготовительный период к Великому посту. В этот день на воскресной Литургии читается небольшой отрывок из Евангелия от Луки – притча о мытаре и фарисее.
«Два человека вошли в храм помолиться: один фарисей, а другой мытарь. Фарисей, став, молился сам в себе так: Боже! благодарю Тебя, что я не таков, как прочие люди, грабители, обидчики, прелюбодеи, или как этот мытарь: пощусь два раза в неделю, даю десятую часть из всего, что приобретаю. Мытарь же, стоя вдали, не смел даже поднять глаз на небо; но, ударяя себя в грудь, говорил: Боже! будь милостив ко мне грешнику! Сказываю вам, что сей пошел оправданным в дом свой более, нежели тот: ибо всякий, возвышающий сам себя, унижен будет, а унижающий себя возвысится» (Лк. 18, 10-14).
Этот евангельский отрывок дает тему для богослужебных песнопений и молитв всей последующей недели.
«Фарисей тщеславием побеждаемый, и мытарь покаянием приклоняемый, приступили к Тебе, Единому Владыке: но один, похвалившись, лишился благ, другой же без многих слов удостоился даров».
«От безрассудства тщетным становится всякое благо, от смирения же истребляется всякое зло; его и возлюбим, верные, гнушаясь искренне поведения тщеславного».
«Отвергнем, верные, надменную похвальбу, и безрассудство безмерное, и мерзкую спесь, и гнуснейшую пред Богом непристойную бессердечность фарисея».
В этой связи я хотел бы поделиться некоторыми своими размышлениями на эту тему.
Если кратко отвечать на вопрос «чему учит эта евангельская притча?», то можно сказать одним словом – смирению. Это же подтверждают и те молитвы из богослужений недели, которые я привел вначале. С этим никто спорить не будет. Но в связи с таким ответом встают другие вопросы: «А что такое смирение? И как понять, что я смиренный? А что делать для того, чтобы быть смиренным?». Попробуем ответить. Смирение – это… Но не тут то было. Крайне сложно подобрать положительное определение этой добродетели. Преподобный авва Дорофей в своих душеполезных поучениях говорит о том, что как-то описать смирение невозможно: «Как оно бывает в душе, как я уже многократно говорил, никто не мог сказать, ни постигнуть через одни слова; разве только от дел душа может научиться этому несколько». Авва Дорофей пишет, что можно говорить лишь о путях, которые приводят к смирению. Он приводит слова одного из христианских подвижников: «Смирение есть дело великое и Божественное; путём же к смирению служат телесные труды, совершаемые разумно; также, чтобы считать себя ниже всех и постоянно молиться Богу – это путь к смирению; само же смирение Божественно и непостижимо».
«Смирение Божественно и непостижимо…» Так написано не для красного слова, потому что пример смирения являет Сам Сын Божий и Бог, Который вочеловечившись, будучи Творцом снизошел до творения, стал человеком в мире, где господствует грех и немощь. Более того, «смирил Себя, быв послушным даже до смерти, и смерти же крестной» (Флп. 2, 8). В одной из молитв богослужения недели мытаря и фарисея так и говорится: «Превосходный путь возвышения – смирение, показало Слово (т.е. Христос), смирившееся даже и до образа рабского (т.е. став человеком): тому подражая, всякий возносится, смиряясь».
В период богословских споров о двух природах Иисуса Христа, многие великие умы пытались найти определение, с помощью которого можно было бы сформулировать православное учение об образе соединения двух природ во Христе. В итоге на IV Вселенском соборе в Халкидоне в 451 году была принята вероучительная формулировка, которая показывала это соединение не через положительное определение, а через отрицательное. Святые отцы собора призвали исповедовать «Христа в двух естествах неслитно, неизменно, нераздельно, неразлучно». Это отрицание лишь подчеркивало бессилие человеческой мысли перед тайной Боговоплощения. Сказать, что произошло при соединении Божественной и человеческой природ во Христе, невозможно. Можно лишь сказать, чего не произошло.
Почему я об этом пишу? Потому что тот же принцип применим и к определению смирения. Мы не можем сказать, что такое смирение, потому что, как только попытаемся это сделать, скатимся к мертвому схоластическому богословию, не имеющему ничего общего с духовной христианской жизнью. Но мы можем сказать, что такое не смирение. Гордость, тщеславие, самолюбие, лицемерие, двоедушие и другие душевные страсти выжигают в сердце смирение. Можно, таким образом, сказать, что смирение – это не просто одна добродетель, а добродетельное состояние жизни.
У меня есть давний товарищ. Он священник, настоятель большого городского храма. Когда он, более десяти лет назад, стал настоятелем, то рассказал мне следующую историю. Она носит очень личный характер, но я ею поделюсь, потому что, во-первых, расскажу анонимно и, по крайней мере, ему не принесу никакого вреда, а во-вторых, считаю, что этот рассказ может принести пользу, потому что именно на таком личном опыте можно понять многие стороны духовной жизни.
Итак, мой товарищ стал настоятелем городского храма и первая проблема, как это не покажется парадоксально, с которой он столкнулся на новом месте служения, было распределение приношений панихидного стола. Постоянно между священниками и помогающими в храме возникали конфликтные ситуации, конечно, не криминальные, но все-таки неприятные. Ему было странно наблюдать, как люди, причастившиеся на Литургии из одной Чаши, начинали спорить о «лучшем куске» среди пожертвований, ссориться, обижаться. Кто-то, не дожидаясь завершения панихиды, подходил и отбирал лучшее, или брал без разрешения и отдавал, как ему казалось, нуждающимся, и думал, что делает святое дело. Одним словом, через пару месяцев настоятель понял, что лечение этой застарелой «болезни» консервативными методами не дает результатов. Как говорится «а Васька слушает, да ест». Тогда он решил применить более радикальные меры и распорядился, чтобы все приношения с панихидного стола относились в одно помещение, там сортировались, и в конце недели адресно распределялись. Настоятель составил список священников и помогающих в храме, указав кому, что и сколько. По этому списку в конце недели выдавали наборы продуктов. Заниматься этим делом он поручил давней прихожанке храма, очень порядочной женщине, которую все уважали. Назовем ее Ириной Ивановной. Увидев список, она спросила настоятеля: «Батюшка, а почему Вас нет в списке?». На что тот ответил, что, мол, мне ничего не надо давать. Она несколько раз попыталась убедить его изменить решение, сказав, что у него тоже есть дети и этот продуктовый набор будет не лишним в семье. Но мой товарищ был непреклонен. Это было с его стороны благородно и как-то человечно. Он решил таким образом показать свою отстраненность от таких банальных вещей. А потом, как он сам говорил, это подчеркивало бы его скромность.
В день выдачи все было готово. Настоятель пришел, чтобы посмотреть, как в первый раз все получилось. Он был доволен, потому что за всю неделю не было больше никаких споров, все ждали. На скамейке стояли одинаковые пакеты. Все они были подписаны: «о. Михаилу», «о. Петру», «Марь Ванне» и т.д. Всё было прекрасно, и с точки зрения настоятеля никто не был обижен. Но тут случилось совершенно неожиданное. Проходя вдоль скамейки с пакетами, настоятель мимоходом бросает фразу: «А где же для настоятеля?» Ирина Ивановна всплеснула руками и сказала: «Батюшка! Простите нас, но Вы ведь сами сказали, что Вам ничего не нужно! Я же спрашивала!». Она заплакала, а мой товарищ в тот же момент понял, какую гнусную вещь он сделал. Мало того, что он напрасно обидел прекрасного человека, так он еще и показал гниль своей души, о которой он как-то даже не подозревал. Он начал ее утешать, сам чуть не плача, и оправдываться тем, что пошутил. Но на самом деле его фраза не была шуткой… От этого он еще больше ужаснулся, потому что вдруг понял, что масштаб душевного поражения не ограничивается только лишь этой локальной ситуацией. И в других случаях, и в других местах он вел себя точно так же, только не замечал этого. Привык... А тут его, как говорится, пробрало, упала чешуя с глаз, и он увидел себя, как есть, без прикрас и отполированного фасада.
Как мне потом сам рассказывал, он хотел соединить два несовместимых состояния: скромность и тщеславие. «Я отказываюсь, но они должны сами догадаться и угодить мне, приготовив лучше, чем другим», - такая мысль была на подсознании и она не была вовремя распознана и разбита, и потом выскочила, как убийца с ножом… Он хотел показаться смиренным и скромным в глазах людей, но внутри были, наоборот, тщеславие и желание, чтобы хорошо о нем говорили, чтобы сами догадывались, что ему нужно. В тот момент он потерпел крах, но ему хватило мужества, чтобы принять это новое откровение о себе, и рассудительности, чтобы понять всю парадоксальность своего состояния и извлечь урок для дальнейшей жизни. Он увидел, сколько много еще есть грязи в душе, и как много надо приложить еще усилий для того, чтобы очистить ее.
К чему я вспомнил и рассказал эту историю? Конечно, не для того, чтобы осудить. Иначе чем тогда я буду отличаться от того приточного фарисея с мнимой праведностью? Простите, если смутил подробностями, но именно в таких историях жизни и проявляется живая человеческая душа со всеми ее противоречиями, и становится понятным, к чему стремиться самим. Мало сказать «Боже, милостив будь мне грешному!» и ударить в грудь. Эти слова и это действие (которые христианин делает каждое утро, приступая к молитве) ничего не значат даже при тысячекратном повторении, если не сопряжены с каждодневным изменением себя. Случай, который я привел, есть история конкретного человека. Но подобные истории происходят вокруг нас и в нас во множестве, и мы настолько к ним привыкли, что зачастую не обращаем внимания на диссонанс между внешним нашим поведением и внутренним состоянием. Более того, такое положение вещей кажется даже нормальным. Потому что уже очень часто оно повторяется перед нашими глазами.
Человек перед людьми избегает похвалы, говорит «Да что Вы, что Вы! Не стоит так говорить!», но при этом наслаждается похвалой. Но это еще ладно. Он может испытывать одновременно неприязнь к тем, которые не хвалят его.
Человек может сам очень критично относиться к себе, но остро реагировать, когда это будут делать другие.
Человек может говорить, что надо делать добрые дела во славу Бога, но сам при этом ждать вознаграждения от людей.
Ведь сложно себе представить, что евангельский мытарь, вставши на ноги и отрясши прах со своих колен, вышел из храма, достал свою записную книжечку и сказал: «Так, так, кто мне тут еще должен? С кого я еще сегодня успею куш сорвать? Боже, благослови!». О таком человеке не было бы сказано в Евангелии, что «он ушел оправданным из храма».
Поэтому смирение – это не то, что на один час или день. Оно имеет исходную точку, начало, но не имеет конца. Смирение – это состояние души и образ жизни человека, его поведения и отношения к людям, которое характеризуется негорделивостью, несамолюбием, незлобием, нетщеславностью, непамятозлобием и т.д. Таким образом, можно сказать, что смирение есть плод нейтрализации греховных страстей.
Нередко смирение смешивают со слабостью, нерешительностью, нежеланием брать на себя ответственность. Однажды один человек мне сказал: «Мы не смирением выбились в люди!». Но прозвучало это как: «Мы не брезговали идти по головам!». И у одних такая позиция вызывает зависть («эх, мне бы такой характер!»), у других восхищение («вот молодцы! Не теряют случая»), но ни одни, ни другие не хотели бы иметь с такими людьми никаких личных дел, понимая, что с такой жизненной философией можно испытать немало боли.
Особенность смирения еще и в том, что никогда нельзя сказать о себе, что достиг его или пребываешь в нем. Как только человек так подумает в себе, то это будет признак противоположного состояния. В житии преподобного Макария Великого (+391) есть такой эпизод: «Случилось, что Макарий набрал в пустыне много пальмовых ветвей для плетения корзин и нес их в свою келью. На пути его встретил дьявол с серпом и хотел ударить святого, но не мог. Тогда он сказал Макарию: «Макарий! Из-за тебя я терплю великую скорбь, потому что не в состоянии победить тебя. Вот и я, все, что делаешь ты, делаю. Ты постишься, ничего вовсе не ем и я; ты бодрствуешь, и я никогда не сплю. Одно, впрочем, есть, в чем ты превосходишь меня». «Что это такое?» - спросил его преподобный. «Смирение твое, - отвечал дьявол, - вот почему я и не могу бороться с тобою».
На первый взгляд может показаться, что дьявол признается в своем бессилии, капитулирует перед подвижником, но на самом деле он делает еще одну, очень искусную, попытку победить строптивого монаха. Он хочет заронить в его сердце семена такой любимой им гордости, чтобы Макарий, хотя бы на мгновение, с замиранием сердца подумал о себе свысока, что, мол, сам сатана признает свое поражение моей добродетелью. И это стало бы началом его очень быстрого падения…
Кстати, смирение относится не только к образу мытаря, но и фарисея тоже. В том смысле, что мытарь спасается через смирение и для фарисея спасение открывается тоже через смирение.
«Гордость и высокоумие низвергли дьявола с неба в преисподнюю, — смирение и кротость возносят человека с земли на небо». Преподобный Антоний Великий (+357).